Игорь Юрьевич Кобзев
Философские эссе для всех, кто разочарован в современном образовании
www.kobzev.net 

Меню

На начало
Об авторе
Книга
Романы
Сценарии
Статьи
Галерея
Видеолекция
 
Статьи
Количество статьи: 297
Статьи за 24 часа: 0
[ Все статьи | Поиск | Top 10 | Категории ]

Любовь и смерть

как внутренняя динамика символа


   Что есть смерть для человека? Внезапно наступившее ничто, превратившее бесценное существование в нелепость, бессмыслицу? О смерти нельзя подумать, ибо она есть уничтожитель всякой активности человека, в том числе и мысли. Каким же тогда образом философ может включить смерть в круг предметов своего размышления?
    Что есть любовь для человека? Трудность в понимании ее существовала еще до того, как мы все стали «заниматься любовью» - и прежде мы говорили «люблю поесть», или «люблю Отечесто», или «люблю тебя». И это не ошибка словоупотребления, ибо язык мудрее нас, которыми он пользуется для своего существования, и если он допускает такие выражения, то значит во всех этих явлениях присутствует какой-то аспект любви. Как понять феномен, имеющий такие разные аспекты?
    Любовь можно определить, как отношение к «своему другому». Есть просто «другой», по отношению к которому мы и определяем свое «я» (отталкиваясь от другого). А есть «другой», который стал «своим», - другой, «усвоенный» моим «я», он стал частью моего «я», преобразовав и трансформировав его. Теперь мое «я» стало иным, включившим в себя этого «другого», а прежнее «я», которое не знало «другого» как своего, это «я» умерло, исчезло. Так смерть соседствует с любовью. Недаром еще Экклесиаст сказал, что «любовь крепка, как смерть». Я бы сказал, что она категорична, как смерть: не может прежнее «я» остаться живым, если впустило в себя «другого» как «своего».
   В любви «я» и «другой» служат друг для друга замыканиями, подобно тому как два полюса замыкают сетку меридианов мира: каждый из них в этом замыкании эквивалентен всему миру, где присутствует «другой». Каждый из них является символом такого мира. Поэтому каждый является символом другого. Символ и символизируемое связаны любовью! Такой непривычный взгляд на любовь позволит увидеть общую основу многих явлений мира.
    Явления мира можно разделить в зависимости от их поведения на две группы  -  символы и  тела. Причем, один и тот же феномен в различных ситуациях может быть и символом, и телом.
   Тела взаимодействуют друг с другом как «чужие другие»: они толкаются, стремясь сохранить свое «я» в этой толчее. Это мир третьего закона Ньютона и мир «экономических людей» Адама Смита – мир, где властвует время, неумолимо направленное к состоянию равновесия, в соответствии со вторым началом термодинамики.
   Можно сказать, что тела в своей динамике отображаются друг на друга, как «одно в одно», т.е. в каждом взаимодействии одно тело воздействет на одно же другое тело. Тело превращается в символ, если оно взаимодействует с другими телами путем отображения «многое в одно», т.е. такое тело в акте взаимодействия с другими телами символизирует собою многие другие тела. Символ – это и есть отношение одного (символизирующего) и многого (символизируемого). Символы существуют вне  времени динамики тел – они не старятся, они обновляются в каждом акте символизации: символ дает новую жизнь символизируемому, переопределяет его, является его смыслом. Символичен органический рост, когда каждая новая стадия развития организма символизирует всю его прошедшую до сих пор жизнь. Символична эволюция жизни, когда каждый новый вид символизирует все древо своих предков, живших когда-либо. Организм символизирует среду своего обитания: например, дерево символизирует солнце, являясь его замыканием, и бисфера в целом так же является символом солнца. Диссипативные структуры символизируют неравновесность среды, в которой они существуют. Лед символизирует холод, а пар символизирут тепло, в котором существует вода. Произведение искусства символизирует состояние души художника и вместе с ним эпоху, когда оно было создано. И каждая новая эпоха пересимволизирует это произведение, понимая его как свое собственное замыкание, что и составляет жизнь искусства в «большом времени» М.М.Бахтина.
    Николай Гумилев писал (цитирую по памяти): «Нет,- деревьям, а не нам, дана премудрость совершенной жизни». Деревья, в отличие от животных, не участвуют во временной толчее тел, разве что пассивно служат «телом ветра» (как говорили китайские художники). Их жизнь – это органический рост – построение «себя другого» или «своего другого». Этот способ роста отражается в самоподобной организации всех подверженных ему явлений природы, в том числе и в самоподобном строении деревьев. Каждый акт органического роста есть любовь к «себе другому» и, одновременно, «смерть меня прежнего». Можно сказать, что органический рост это последовательность актов смерти-любви. Жизнь - это «стопка актов смерти» (причем это верно и для индивидуальной жизни и для эволюции живого), которые неотличимы от актов любви. Конечно эти акты смерти относительны, поэтому мы и называем их последовательность жизнью. Смерть как таковая, как мы о ней говорим и думаем, для нас абсолютна. Но ведь она есть и абсолютный акт жизни, она составляет абсолютное содержание жизни. В момент этого акта смерти-любви «я» прежний не знаю, будет ли мне какое-то продолжение после этого акта, поэтому в момент его совершения он для меня абсолютен. И любовь, с какой я принимаю «своего возможного другого», в этом акте тоже абсолютна, ибо я не знаю еще, каково быть этим другим, может это вообще невозможно (как для ребенка невозможно, неприемлемо быть взрослым). Поэтому этот акт должен быть любовью-доверием к другому и любовью-оправданием меня прежнего, т.е. наделением меня прежнего, всего моего существования, смыслом. Смысл этот и состоит в принятии этого другого как своего. Так мы растем, взрослеем и умираем через одно и то же состояние, которое есть любовь. Причем не только абстрактная: поскольку наше человеческое «я» включает в себя осознание любви к нам (и нашей любви к) наших близких, то в акте органической смерти-любви мы обязательно актуализируем это осознание любви, и именно оно дает нам, людям, ощущение смысла перед лицом смерти – жизнь имела смысл, поскольку мы любили и были любимы. Очень простая формула, но она имеет смысл только из позиции символического бытия. Напротив, для бытия во времени-взаимодействии тел смерть есть абсолютная бессмыслица, ибо она разрывает не имеющую конца цепочку забот и нужд, действий и противодействий, стимулов-реакций, которые и  составляют содержание жизни во времени. И бессмысленность смерти делает явной и бессмысленность такой жизни.
    Мы, люди, в отличие от деревьев, живем одновременно как бы в двух пространствах: в плоскости динамики сталкивающихся тел и в многоуровневом пространстве символов, ортогональном этой плоскости. В пространстве символов тела становятся символами и обретают органическое развитие и рост. В этом пространстве живут деревья и тут мы все «деревья». Здесь смерть соединяется с любовью и обретает смысл. Деревья живут в любви, поэтому они и неподвижны – они игнорируют существование плоскости, на которой совершается деятельность акции-реакции – «жизни мышья беготня» (Пушкин). В этой суете смерть и поражает нас своей чуждостью и бессмысленностью, как Каменный Гость поражает дона Жуана среди его амурной суеты.
    Наука в основном изучала жизнь в «плоскости ее суеты», т.е. вне ее органики. Все эти стимулы-реакции Павлова лежат в той же плоскости, что и активность сливного бачка унитаза, часов или радиосхемы. Жизнь же совершается ортогонально этой активности – в «недеянии», в «смерти» внешней деятельности. Жизнь – это символ, трансформация  которого возможна только в любви: в любви к себе прошедшему и к еще неведомому себе будущему  совершается рост и развитие ребенка, в любви к среде обитания совершается адаптация (которая лежит в основе любви к Родине), в любви к еде совершается питание (которое тоже лежит в основе любви к Родине!), в любви к сексуальному партнеру совершается продление рода и филогенез и т.д. Так что прав наш язык, когда употребляет слово «люблю» в столь различных смыслах.
    Есть еще один аспект упомянутой ортогональности. Если плоскость акций-реакций – это поле деятельности науки, где владычествуют причинно-следственные связи и длительность, ими порождаемая, то пространство символической трансформации – это поле магии. Магия построена как раз на «усвоении себе» другого, на том, чтобы другой стал частью моего тела и управлялся мною так же, как мое тело. Это логика восточных боевых искусств – там любят противника, делая его частью себя, и бой проигрывает тот, в ком этой любви меньше. Недаром Христос заповедал «любить врагов». Именно в этом пространстве существовал Адам в раю, когда давал имена животным и растениям, он делал тем самым их частью себя, а значит управлял ими как своим телом. Рай – это магический, символический мир, пронизанный любовью, мир, в котором все «другие» являются «своими». Этот Рай или Царство Божие открыто, по словам Христа, только детям, которые ведь и живут в любви взрослых и с любовью относятся к миру, который «усвояют себе» во время развития и роста. Только тот, у кого есть опыт Рая в детстве, способен обрести смысл в этой жизни, преодолев ее чуждое равнодушие любовью. Без этого опыта детства, человек пытается залатать страх перед жизнью, чреватой смертью, активной деятельностью, у которой нет осмысленного конца. В результате этой активности «другие» становятся либо неорганической частью меня – моей собственностью, либо остаются чуждыми мне конкурентами, активность которых угрожает моей активности. Но никакая целенаправленная деятельность не может сделать из «другого» «своего другого». Это может сделать только любовь, которая ортогональна любой активности в плоскости реальности.
  Рай – это пространство, в котором я могу обратиться к «своим другим» и окунуться в их любовь. Если в момент смерти я, как автор моей прошедшей жизни, обращусь (мысленно) ко всем «своим другим», составлявшим мое «я» (символизировавшими меня) в различные эпохи моего органического (символического) развития, то я окажусь в Раю, где смерть и любовь неразличимы. Если у меня нет этих «своих других», если я не символ, а тело, то я умру в аду – в тоске оставленности, безысходности и бессмысленности существования в плоскости реальности. Похоже на то, что смерть так и устроена: люди, пережившие клиническую смерть, как правило говорят о «прошедшей перед глазами жизни», т.е. в момент смерти символ человеческого бытия вбирает в себя свои прошлые смыслы – символы. Карлос Кастанеда называет подобный процесс сознательного соединения со своими прожитыми «я» «перепросмотром». Перепросмотр практикуют маги для того, чтобы обрести целостность своего «я» путем вбирания (вложения) в него всех этих «своих других».
   «Бог есть любовь», - говорит апостол Иоанн. Это значит, что Бог присутствует в каждом акте обращения с любовью к «своему другому» в пространстве символа – в «Царстве Божием». Можно сказать, что Бог – это «универсальный свой другой» - это «фрейм любви», если выражаться на языке программирования. Пребывающий в Боге человек (мы называем таких святыми) подставляет в это «фрейм» встречающихся ему людей, зверей, пейзажи – и относится ко всем ним как к «своим другим», т.е. с любовью, которую нам и заповедал Христос. Вспомните старца Зосиму из «Братьев Карамазовых». Такой святой человек живет не в мире времени, а в символическом Раю. Он отшельник, покинувший мир деятельности, активности во времени, вне зависимости от того, где и как он живет в этом мире. Он строит символ мира в себе. Этот символ является замыканием всего мира как «своего другого» и называется «Богом в душе».
   Заметим, что символическая позиция в отношении к другому есть одновременно и эстетическая позиция: быть замыканием чего-то (кого-то) это значит занимать «авторскую позицию вненаходимости» по отношению к нему (М.М.Бахтин). По Бахтину, это и есть эстетическое отношение. Поэтому отшельничество, аскетизм по отношению к миру глубоко эстетичны. Недаром отцы Церкви называли аскетику «искусством из искусств». Это эстетика, направленная на себя самого. Можно сказать то же самое об органической жизни символа: это последовательность эстетических актов, в каждом из которых рождается новый автор и новое произведение. В акте перепросмотра своей жизни в момент смерти рождается автор всей жизни, как единого произведения. Этот автор – этот символ символов – завершает жизнь, отстраняется («остраняется» – В.Шкловский, или «отрешается» – Майстер Экхарт) от нее и обретает готовность принять Новое – будь то  смерть или новую жизнь. Теперь можно определить различие между динамикой тел и динамикой символов так: первая физична, а вторая эстетична. Внутренняя жизнь символа – это любовь и пребывание в красоте. Достоевский говорил, что «красота спасет мир». Быть может смысл этого высказывания как раз и раскрывается во внутренней жизни символа.
    Мудрость отличается от знания областью своего приложения. Знание позволяет ориентироваться в плоскости реальности, мудрость позволяет покинуть эту плоскость. И вместе с ней покинуть смерть – смерть как проблему ужаса и бессмысленности, преобразовав ее в акт любви-красоты, направленный вне своего завершенного смертью «я». Только этот акт любви-красоты может преодолеть абсурд конечности человеческой жизни и символически соединить человека со всем миром, т.е. обрести Бога.


Дата: 24.12.2004, Просмотров: 2493


Articles © ZiZ
phpMew © ZiZ 2004