Игорь Юрьевич Кобзев
Философские эссе для всех, кто разочарован в современном образовании
www.kobzev.net 

Меню

На начало
Об авторе
Книга
Романы
Сценарии
Статьи
Галерея
Видеолекция
 
Статьи
Количество статьи: 297
Статьи за 24 часа: 0
[ Все статьи | Поиск | Top 10 | Категории ]

Смысл старости

    Старость животного не имеет биологического смысла - старое животное чисто случайно еще живет среди молодых, обреченное на смерть в очередной экстремальной ситуации. Естественный отбор не работает со старостью. Его забота – молодые животные в репродуктивном возрасте. За их приспособленностью отбор следит. В то время как старость представляет собой резервуар для отбросов – тех признаков, которые мешают жить. Их отбор не устраняет, ибо в старости смерть и так не за горами. Старость – это помойка эволюции вида.
     Биологический смысл старость обретает в эволюции человека из обезьяны. В.П. Скулачев предложил очень интересную гипотезу о связи процесса очеловечивания наших предков со старостью. Дело в том, что в стаде приматов доминирующее репродуктивное положение занимает самец-патриарх, который и передает свои гены следующим поколениям через самок стада. Остальные же самцы-субдоминанты практически лишены такой возможности (за исключением случаев, когда хитрые самки устраивают такую передачу генов вне поля зрения доминанта). Важно, что в следующих поколениях идет накопление генов того, кто сумел своим умом захватить и удержать власть в стаде. Если в среде молодых животных в экстремальной ситуации выживает самый сильный и ловкий, то в той же ситуации в среде старых животных выживает самый умный, ибо на силу в старости уже нельзя расчитывать. Геронтократическая организация стада гоминид действует как «бутылочное горлышко», канализирующее поток генов в будущие поколения от самых умных (не забудем и самых умных самок, которые вовлекают в этот поток и не самых умных самцов!). В результате такого отбора, согласно Скулачеву, и происходила быстрая эволюция мозга человека. Старость, как период жизни особи, обрела биологический смысл и высокий социальный статус у человеческих предков.
       С появлением же человека на старость была возложена еще более важная функция – поддержание и сохранение культурной традиции, зафиксированной в мифе. Культура является системой табу, диктуемой общественным мифом. Человек не может жить без мифа. Можно сказать, что человек - это и есть миф.  Миф – это канализатор поведения и физиологии человека, я писал об этом в эссе «Физиология мифа». Миф гипнотизирует или программирует людей в коллективе, замещая собой доминанта стада гоминид, который при помощи гипноза превращал стадо в массу (см. мое эссе «Фрейдоантропология»). Но почему носителем мифа оказывается старик?
       Старость можно определить функционально, как такое отношение к прожитому периоду времени, которое наделяет его смыслом, делает его законченным произведением. М.М. Бахтин называл это «авторской позицией». Суть старости состоит в авторской позиции по отношению к закончившемуся периоду жизни. В этом смысле у каждого возраста есть своя старость: есть «старость детства», когда прежде любимые игрушки относят в чулан, есть «старость юности», когда с усмешкой вспоминают первую любовь, приводившую в свое время на грань самоубийства, есть «старость зрелости», когда текущие болезни тела заставляют признать, что ты уже никогда не будешь Эйнштейном, и, наконец, наступает «старость старости», когда из всех неудач жизни ты лепишь миф о ней для жизни своих внуков (именно внуков, а не детей, ибо для детей старик еще слишком «немифологическая» фигура). Каждая «старость» создает миф законченного периода жизни, и миф этот становится аксиоматикой (программой) для следующего периода жизни. Именно миф, созданный «старостью», образует «Я-концепцию» человека, которой определяется (программируется) его поведение в дальнейшей жизни. Последний миф старости адресован внукам, которые берут его за основание своей жизни. Этот миф – есть Бог внуков. Т.о. человек умирая оставляет после себя Бога. В этом и состоит смысл культа предков, который был первой формой человеческой религии.
      Бог и человек оказываются дополнительными друг другу: пока живет человек - Бога нет, а когда человек умирает – живет Бог. «Старость» - это состояние бога-автора  по отношению к прошедшей жизни. «И увидел Он, что это хорошо весьма», - так говорит Старик-Бог, завершая каждое свое следующее творение. Именно так говорит «старость», оглядываясь на прожитый кусок жизни. Старость – это о-правдание жизни, т.е. пересотворение ее в правде, а это и есть мифологизация жизни.  Или «перепросмотр» жизни, если воспользоваться   терминологией К. Кастанеды.
      По Кастанеде Бог ( обозначаемый словом «Орел») «питается» перепросмотрами жизней людей – это способ приобщения Бога к бытию, ибо Бог лишен бытия как автор бытия мира (св. Дионисий Ареопагит) – «автор трансгредиентен своему произведению» по словам Бахтина. Таким образом назначение старости – это цензура собственной жизни, своеобразная «кулинария для Бога». Старость – это работа по приготовлению бытия Бога, совпадающего с собственным небытием. Человеческое подобие Богу как раз и состоит в возможности быть творцом. Причем, если Бог является творцом мира и человека, то человек является творцом мифа и Бога. Человек живет в мире, а Бог живет в мифе. Мир и миф дополнительны  друг дуругу. Их взаимный переход происходит в момент смерти человека. Границей между миром и мифом является старость.  Бог, сотворивший мир, абсолютно одинок, ибо Он обречен находиться вне бытия этого мира. Старик тоже одинок, ибо человек обладает бытием только в поле значимых других, любящих его. Эти любящие другие и составляют его «Сверх-Я», определяющее его «Я-концепцию». Это «зеркало», в котором только и может отразиться человек и убедиться тем самым в своем существовании. Бытие человека оправдывается любовью других. Когда эти значимые другие умирают, человеческое «Я» остается без опоры, без оправдания, достоверность его бытия подвергается им сомнению. Тогда одинокий пьяный человек тщетно спрашивает у случайного собутыльника: «Ты меня уважаешь?». Но трезвому старику не у кого спросить об этом. И он создает миф о своей жизни, который позволяет ему уважать и любить себя. З. Фрейд назвал бы это аутоэротикой. Миф апофатически уплотняет образ носителя этой любви к  автору мифа до личности Бога. Бог – это универсальный любящий Другой, когда все иные любящие другие умерли.
      Миф жизни, созданный старостью, это мнимый итог действительной жизни. Но этот же миф становится реальностью в жизни внуков, подчиняющих свою жизнь требованиям мифа дедов. В этом отношении старик выполняет роль Бога, творящего реальный новый мир - мир жизни своих внуков – посредством сотворения своего мифа: он программирует мир мифом. Цепочка мифов следующих друг за другом поколений и составляет содержание человеческой истории. Т.е. историю творят старики, используя для этого энергию молодых. Последнюю Л.Н. Гумилев назвал пассионарностью. Именно пассионарные коллективы молодых воплощают миф стариков в этногенезе, порождая народы, религии и государства. Можно сказать, что история реализуется через геронтогенез. Старость поколения – это квант человеческой истории, и в этом заключается социальный смысл человеческой старости. Если прервется мифотворчество старости, то прервется история человека, как феномена. Именно это означает «конец истории» Ф. Фукуямы. Конец истории человека – это начало чистой биологии гоминида.
       Дело в том, что молодость – это воплощенная биологическая витальность, это «разбрасывание камней» Экклесиаста, сопровождаемая криком: «Хочу!». Математически – это  экспоненциальный взрыв, распространяющийся во все стороны в пространстве обитания. Это активность, лишенная формы. Старость – это «собирание камней» и, добавлю я к формуле Экклесиаста, это строительство из этих камней храма, совершаяемое в модусе: «Должно!». Храм мифа старости – это форма, в которую отольется «Хочу!» поколения внуков, порождая то, что мы называем культурой. Культура – это воплощенная старость, это способ бытия мифа старости в этносе, в истории. Поэтому полноценные человеческие общества сохраняют четко выраженную возрастную дифференциацию с присущим каждому возрасту культурным значением. Патологическое общество Запада в ХХ веке утратило смысл старости, выпав тем самым из потока истории. В этом обществе нет стариков – это общество тинейджеров в возрасте от десяти до девяноста лет включительно. И все проблемы этого общества сводятся к проблемам молодых, т.е. к чистой биологии. Это общество без табу – без формы, которую задает старость, формы, которая бы могла сдерживать экспоненциальную экспансию биологического «Хочу!» этого общества  потребления. История превращается здесь в биологическую эволюцию примитивного суперорганизма – «Орануса» В. Пелевина или «Термитника» А.А. Вотякова. Такие «организмы» не знают старости, как не знают они и человека, - это воплощенное «царство Зверя» из Апокалипсиса.    


Дата: 15.10.2005, Просмотров: 3060


Articles © ZiZ
phpMew © ZiZ 2004